Она встала и огляделась. Развилка раскинулась в ширину метра на четыре. Она достала из кармана тряпку и стерла грязь и воду. Стал виден тусклый блеск холодного черного кристалла. Киборгенская триада была вырезана правильно, но она была сама по себе, а не под углом к жиле, и оставила этот маленький клинышек, который вбирал в себя воду. Нет, этот кусочек был с трещиной, скорее всего, поврежден штормом. Она стала лихорадочно очищать пласт, чтобы обнаружить, где трещина заканчивается, где есть хороший черный кристалл. Ага, вот здесь: как раз тут Киборген перестал резать, когда разразился шторм.

Насколько велика, глубока и широка эта хрустальная жила? Возбуждение Килашандры пересилило ее первоначальную осторожность. Она негромко рассмеялась, и смех этот вернулся к ней, и она засмеялась громче.

Она была в окружении кристалла. И он пел ей! Она спустилась на дно, прямо в грязь, гладила стены по обеим сторонам от себя и старалась осознать своим затуманенным мозгом, что она, Килашандра Ри, обнаружила киборгенский участок черного кристалла. И теперь, согласно разделам и параграфам, он принадлежит ей.

Сколько времени прошло, Килашандра не представляла. Наверное, она потратила несколько часов, оглядывая участок, выискивая, где Киборген отчищал треснутый кристалл. Он, без сомнения, рассчитывал вернуться сюда, как только закончится шторм. Он резал с выступа, находясь метром выше верха развилки. Он был профессиональным резчиком и никогда не портил кристалл большими разрезами, а работал безупречно, точно резал триады, квартеты и еще большие группы, за которые можно было взять самую высокую цену с жадной ФП, стремившейся установить хрустальные связи между всеми населенными планетами. По сравнению с ним Моксун был обыкновенным лентяем, да и резал он только розовый кварц.

Кристалл вокруг Килашандры начал потрескивать и звенеть мягко и успокаивающе. Как будто — фантазировала Килашандра — он соглашался перейти к хозяйке. Она очарованно слушала эти тихие звуки, и, затаив дыхание, ждала следующей их серии, пока не осознала, что находится не в тени, а уже в настоящей темноте. Все еще смущенная кристаллическими хорами, она неохотно вернулась к саням.

Возвращение в чистые, новенькие сани в какой-то мере вернуло ей здравый смысл. Она сделала рисунок участка, а внизу набросала свои предположения насчет работы Киборгена.

Она встанет спозаранку, думала она, поглядывая на резец. У нее будет несколько ясных дней… А будут ли они? мелькнула ошеломляющая мысль. Она включила метеопрогноз. Завтра должно быть ясно, возможно, и в последующие несколько дней.

Что это Ланжеки говорил насчет чувствительности к погоде у тех, кто получил Милки-переход? Неужели она может доверяться своему симбионту? Неверие в приборы привело Киборгена к запоздалому старту. Ах, но если он задержался для подкраски метки, значит, он слышал какое-то предупреждение.

Теоретически спора была теперь частью ее клеточной конструкции, но не частью ее сознания, беспокойным гостем в ее теле. По крайней мере, до тех пор, пока она не взывает к ее целебным силам или не противится необходимости вернуться на Беллибран.

Килашандра сделала голосовую запись насчет своего инстинктивного знания погоды: она хотела проверить это.

Она поела перед сном, потому, что возбуждение дня утомило ее, и поставила будильник на двадцать минут до рассвета. Позавтракав и освежившись после сна, она с первыми лучами солнца уже шла по тропе с резцом на плече и с коробкой в свободной руке.

Она поставила коробку там же, где его ставил Киборген — долго ли эхо мертвого будет сопровождать ее в этом месте? — и спустилась на участок. Солнце еще не коснулось верхних точек развилки. Может, легче резать сейчас, подумала она, пока кристалл не проснулся, не начал свою утреннюю песню. Она стала резать по зарубкам, оставшимся от последних резок Киборгена. Почему он не делал прямых линий? Трещины? Она провела руками по поверхности, как бы извиняясь за свои действия. Кристалл шептал под ее прикосновением.

Хватит, строго приказала она себе, представив, что на нее смотрят Трег и Ланжеки. Она ударила по уступу в тоне клина, и звук прокатился над ней как цунами. Каждая косточка и сустав отразили ноту. Череп, казалось, расходился по швам, кровь пульсировала как метроном, иногда с вибрацией. Эхо ударилось об нее с другой стороны участка и причудливо вытекающей из полумесяца лощиной.

— Режь! Настрой резец на эту ноту и режь! — закричала она, и эхо вернуло крик.

Не произошло никакой катастрофы, как было, когда Моксун пел ноту. Может, потому, что она чувствительна к черному, а не к розовому и не была настроена на его участок? И Моксун стоял не в центре участка, а на границе. И не было крика, какой был при ее занятиях по перестройке кристалла: в чудесном резонансе не было ни агонии, ни возмущения.

Ей не надо было снова ударять по кристаллу, нота ля держалась в ее голове и ушах. Она настроила на нужные колебания инфразвуковое лезвие для первого разрыва. Но подсознательная решимость, упрямство заставили ее резать. Звук окружил ее, ля в аккордах и октавах: звон, заставлявший вибрировать все нервные окончания в ее теле, не был болезненным, а наоборот, удивительно приятным, но почему-то отвлекающим. Она почувствовала, что лезвие звучит более насыщенно, и выдернула его. Она сделала второй вертикальный разрез как раз перед меткой Киборгена. Этот блок вероятно короче и уже остальных. Ничего не поделаешь. Она стиснула зубы, когда лезвие встретило кристалл, а звук — нервы. Ее руки, казалось, отзывались на бесконечные часы упражнений под руководством Трега, но она сознательно продолжала работать над вторым вертикальным резом: ее остановила некая выработанная практикой связь между рукой и глазом. Она позволила этому чувству помогать ей делать горизонтальный срез, который отделил бы кристалл от жилы. Крик кристалла не был неприятным.

Девушка осторожно опустила резец. Руки ее все еще дрожали от усилий вести его. Она слегка стукнула по прямоугольнику и подняла его вверх. Солнце упало на него и показало ей легкое отклонение от правильного угла. Она не удержалась и заплакала от радости, когда песня нагретого солнцем черного кристалла, теперь ставшего по-настоящему матово-черным, прошла сквозь ее кожу, чтобы вселиться в ее чувства.

Долго ли она стояла в благоговейном очаровании, держа на солнце кристалл, как древняя жрица, она не знала. Облако на короткое время закрыло свет и прекратило песню. Только тогда Килашандра ощутила, как ноют плечи от поднятой тяжести, как онемели пальцы и ноги. Ей почему-то очень не хотелось выпускать кристалл. «Запаковывайте кристалл сразу же, как только вы его вырезали», вспомнила она совет Ланжеки. И Моксун тоже паковал кристалл сразу. Она вспомнила, с какой явной неохотой старый чокнутый певец клал розовый в короб. Теперь она оценила и совет, и последовала его примеру.

Как только она уютно устроила хрустальный блок в пластиковый кокон, она осознала, насколько устала и ослабела. Она прислонилась к стене и медленно сползла, едва слыша бормотанье кристалла, возле которого сидела.

— Это не дело, — сказала она себе, не слушая слабого эхо от ее голоса. Она достала из кармана пакет с едой, стала механически жевать и запивать, и ужасная литургия начала проходить.